2,114 просмотров за всё время,  2 просмотров сегодня

Бог абсолютен по своему определению, отсюда может показаться, что язычество – просто недоразвитость религии, дух еще не дорос до чего-то; однако это лишь не­гативное, отрицательное определение[1].

 

Греческое язычество (как и всякое другое) имеет целью перенести аспект от «что» к «как», от содержания к фор­ме. Язычество подчеркивает, что не существует просто бытия, данного бытия, а существует как бы язык представ­ления этого бытия. В мире Аполлона мы описываем бытие с точки зрения красоты в противоположность безобразию. Но суверенность формы и бытия в форме достигается це­ной отказа от единого истинного бытия и признания мно­жества языков описания. Равно достойных. Есть множест­во богов, и каждый из них абсолютен в себе и рядоположен другим.

 

Зевс только потому во главе богов, что он выражает идею власти, которая – только одна из идей.

 

Человек властен над бытием, потому что властен вы­брать форму существования. Это простейшая и наивней­шая форма власти мысли, т. к. выбирая одного бога, он от­казывается от другого. Власть формы над содержанием полноценно, но наивно выражена в греческом язычестве.

 

Абсолютного бытия в язычестве нет. Этот вопрос лишен смысла. Вместо этого выступает чистое делание, мастерст­во.

 

Вопрос «что» потонул, исчез, размазался во множестве описаний. Но «описание» вне того, «что» есть и «что» описывается, есть делание. Нечего созерцать, находиться можно лишь в делании (т. е. не «как ты делаешь», а «что ты делаешь»).

 

У греков поэтому нет идеологии, т. к. нет иерархии цен­ностей. Если бы присутствовала иерархия ценностей, она отсылала бы нас к что.

 

Но среди богов нет лучших и худших. Каждый бог – бог. Бытия не существует, поэтому нет ничего абсолютного. Греческое язычество отвергает саму возможность морали­зировать. Где нет иерархии ценностей – понятно, нет и ценностей.

 

Мифология и жизнь – вещи разные. Важно то, о чем мечтал народ. Греки оставили нам образцы искусства без­дельного, бессмысленного (в том смысле, который указан выше). Творчество как таковое, мастерство ради мастер­ства, отсюда – трагичность язычества, т. к. проблема смыс­ла для греков остается, но нет возможности ее решить; ха­ос и судьба для греков реальные вещи.

 

Для греков трагедия – высшая форма искусства, а основ­ная тема: отношение героя и рока. Герой – человек, кото­рый искусен, но его бытие подчинено року. Смысла у его достоинств нет. Одолев бытие в форме искусства, он ока­зывается под властью бытия в форме рока.

 

Прометей знает будущее, а Зевс нет. Знание бессильно, а Зевс всемогущ, но не знает. Человек-мастер застает себя в бессмыслии. Если я человек-мастер, но не могу даже по­дойти к единому смыслу, то внутри меня как личности ни­чего нет. Макро и микрокосм для греков – одно и то же. Человек-мастер понимает трагизм мастерства, когда смысл выходит за рамки мастерства.

 

Язычество дает отчетливое представление о духе как форме.

 

Человек властвует над миром, мир властвует над челове­ком. «Нет ничего, кроме текста» – тезис постмодернизма. Язычество – бытие в тексте, а текст есть господство формы над содержанием. Проблема интерпретации текста. Даже если текст единственен, то он распадается на множество интерпретаций.

 

Аристотель «Никомахова этика»: «Благо – значит делать тогда, когда нужно, где нужно, сколько нужно, что нуж­но», т. е. благо – мера. Мера – воплощенная форма, выра­жение мастерства. Не важно, что ты делаешь, а важно, как ты делаешь. (Нельзя меру противопоставлять страсти, ме­ра не умеренность, мера – суть страсти как искусства.) Греки в мифологии начинают с меры и в философии Ари­стотеля заканчивают ею. Человек, подчиненный мере, – человек-мастер.

 

***

 

Грехопадение есть впадение в различение добра и зла. Это ни в коем случае не следует понимать как впадение во зло. Наоборот, различение добра и зла, доброго и дурного предполагает стремление к добру и избегание зла. Первым следствием грехопадения была стыдливость Адама и по­рыв прикрыть «срам». Это и было отпадением от Бога.

 

Грехопадение – когда человек вместо единственного вопроса бытия, которому (бытию) ничто не противопо­ложно, принимается за различение добра и зла, справед­ливости и несправедливости и пр.

 

Испытание Иова длится до тех пор, пока он не перестает искать справедливости и находит Бога. Неточно было бы сказать, что Иов испытывается несправедливостью: в пределах различения справедливости и несправедливости то, что с ним происходит – чистая несправедливость, откро­венно допускаемая Богом. Но в Боге нет этого различе­ния, и этому-то и научается Иов.

 

Можно думать, что в том же положении находится Каин. Каина часто (всегда) трактуют очень просто: выбрал зло и через это отпал от Бога. Но читаем мы только следующее: двое принесли жертву Богу, и одна из жертв принята не была. Почему?

 

Домысливают так: раз не принята, то за дело. Но в Кни­ге Иова точно так рассуждают друзья Иова, и за это на них обрушивается сугубый гнев Божий. Из книги Иова яс­но, что своего праведника Бог испытует тем, что на чело­веческом грешном языке именуется несправедливостью.

 

Разве о Каине сказано не то же самое кратко и без пояс­нений? Для Каина должно быть вопиющей несправедли­востью непринятие жертвы, если он, как и Иов, не знает за собой вины. Но Каин взыскуем не справедливостью, а Богом[2].

 

Тогда Каин – праведник, подвергаемый самому страш­ному и последнему испытанию. От него требуется преодо­леть условные – в конечном духе – различия и принять аб­солютность Бога.

 

В тексте только одно говорит в пользу такой трактовки. Бог предупреждает Каина о предстоящем, еще не совер­шенном грехе (грех у порога лежит) после того, как жерт­ва его не принята. Но это можно понять по-разному.

 

Важнее смысл всего Писания: смысл грехопадения, под­робно написанная книга Иова и еще многое другое (прит­ча о виноградарях, о блудном сыне и т. д.).

 

Текст о Каине не противоречит такой трактовке, а смысл многих мест из Писания подтверждает ее.

 

Трудно и рискованно проводить параллели между рели­гией и философией. Тем не менее нельзя пройти мимо то­го, что вера – по-своему тоже есть опыт признания абсо­лютного Бытия. И не в завершенных конечных формах, свойственных человеческому сознанию, не в морали, нау­ке, праве и пр. Короче говоря, не в мифе.

 

Как же? Мы будем здесь говорить только о философ­ском пути. Но и относительно мифологии уже было заме­чено, что греки сознают трагичность множества текстовых интерпретаций бытия. В-себе-достаточность конечного духа порождает трагедию бессмысленного существования.

 

Миф замыкает дух в самого себя как чисто текстовое, неотправленное к бытию сознание. Отсюда мифологиче­ская ситуация с предсказанием: прорицатель сообщает бу­дущее; человек, узнавший будущее, пытается его изме­нить и в результате будущее осуществляется для него.

 

Это попытка человека понять предсказание не как чис­тый текст, а как нечто, отсылающее к бытию, поэтому он сам, своими руками делает себя персонажем текста, осу­ществляет этот текст.

 

Когда человеку открывается предсказание, то ему ка­жется, что это предсказание «о нем», но на самом деле сам акт прорицания, сам акт узнавания моего будущего вхо­дит в мою судьбу. (Молчание – тоже предсказание). Пред­сказатель делает себя персонажем текста, но на самом де­ле это предсказание входит в сам текст, а не предсказа­тель.

 

Философия по-своему отбрасывает вопрос о добре и зле, о справедливости и др. и переходит к одному вопросу – вопросу о нашем отношении к бытию.

 

Примечания

 

[1] Ноговицын О. М. «12 лекций о досократиках». СПб.: ВРФШ, 1994. С. 21–24.

[2] Более подробно об испытании Каина в лекции на 38–41 минуте: https://www.youtube.com/watch?v=2fgzJqNM8OY

 

© Наследники О. М. Ноговицына, 2019