54 просмотров за всё время,  1 просмотров сегодня

Непоправимость уже случившегося и беспредельность несчастья, навалившись внезапно вот таким образом и как-то сверх ожидания, погрузили меня в безмолвие, обрушившись на ум подобно некоему тяжкому похмелью и смятению[1][2]. Но высота и божественность мудрости этого мужа и нестерпимость ущерба <376> превращают меня сейчас из [существа] безгласнее рыбы в более говорливое, чем цикада; [а прежде] я был скован таким волнением, таким недоумением, захваченный несчастьем, словно в каком-то лабиринте, вовсе не будучи в силах прийти в себя. В самом деле, случившееся приходит мне на память и волнами затопляет мой ум, словно бы я очутился посреди ужасной бури и треволнения[3]. Вот и Гомер изображает, как вражда[4] изначально из-за мелочи, распространяясь и мало-помалу усилившись, поднялась до неба и разошлась по земле[5], – и мне случилось претерпеть нечто подобное этому. Словно пламя, страдание усилилось в моей душе и остановилось бы не раньше, чем взошло бы до неба. Вот так я сам пострадал, одержимый таким несчастьем. Горе же и вам, кого одолело то, что ужаснее всего, чего бы то ни было!

Какую же речь я выскажу, насколько звучную, чтобы она была равносильна этому событию? О, непоправимое несчастье, о, невыносимый урон, побеждающий всякий избыток утешения! Увы общему сиротству, которое поразило человеческий род! Ныне исчезает[6] предмет общей гордости, многоценное[7] и горячо любимое изваяние[8] природы, величайшая и удивительная честь[9] рода. Отныне больше [не будет] ни широкоизвестной Спарты, ни счастливого Лакедемона, ни прославляемого[10] Пелопоннеса. О, страшный тот день, который стал свидетелем столь ужасного [события]! Где теперь поистине беспредельная бездна мудрости? Где красота, величие, сверхчеловеческая сила и блеск речей? Ныне похищено общее сокровище. Угасла словесная мощь. Уходит, <377> увы, от нас прекраснейшее из всего прекрасного, блистательное[11] богатство[12] рода, проводник к высокой мудрости, отец словесности, завершение[13] добродетелей, общая для всех услада и похвала, посвящающий в неизреченные и божественные таинства. Ведь этот [муж] получил в удел на земле поистине божественный жребий[14] – знание всего; и если бы кто-нибудь счел его достойным того наименования[15], думаю, он не погрешил бы против подобающего. Ибо сколько ни произведено там[16] божественных и человеческих [вещей], и сколько ни достигнуто в совете и в деятельности, в военных и в государственных [делах], в естествознании и в практических [вопросах], – ничто не оставалось ему неизвестным: он все познал, все тщательно исследовал и был искусным в суждениях обо всем; и таким образом, нет ничего тайного, пришедшего вообще кому-нибудь на ум, что тотчас же не становилось бы для него явным[17].

Мудрости его изумлялись эллины вместе с варварами[18], и не двое или больше, но всякий возраст, и город, и род, и естество; а из них более всего – живущие на Западе и в достаточной степени испытавшие мудрость этого мужа. Ибо когда там произошло достойное удивления собрание мудрых и прославленных[19] мужей[20] и предстояло величайшее словесное состязание[21] для исследования догматов Церкви, разве мог бы кто-нибудь сказать, как восхитились они мудростью и добродетелью этого мужа и той силой, какую имел он в речах? Он просиял среди них ярче солнца, и они считали его общим учителем, общим благодетелем людей, общим щедрым даром природы и называли Платоном <378> и Сократом. Ибо он, как все могли бы сказать, ни в чем не уступал их мудрости. Ведь из этих двух мужей один уступил превосходству другого; а этот [муж], исследовав всякую божественную и человеческую мудрость, многократно проявил это в письменных сочинениях и в той и другой [мудрости] был кем-то удивительным. Он опроверг, [словно] некую забаву, философию Аристотеля, ранее некоторыми воспеваемую как божественную. Но, конечно, среди лучших из ныне живущих под солнцем мудрецов – никем; однако с тем или иным [из прочих] это случается. Да, [всех] явившихся во вселенной с тех пор, как возникли люди, превзошел этот изумительный [муж]: как тех, которые обладали какой-либо возвышенной мудростью, так и некоторых правильно представлявших какое-нибудь государственное устройство (πολιτείαν), и учивших в [своих] сочинениях различным другим вещам; и у него мудрость не только была согласна с делами, но и достигла всего, что только известно и в словесности (εἰς λόγους)[22], и в созерцании, и в деятельности, и что воспринимаемо одним лишь умом[23], и что известно о гармонии[24], фигурах и числах[25], а также о круговращении небесных [светил][26]. Ведь он не был несведущ ни в чем, что относится к точному постижению сущих.

Но разве только этому следовало бы нам изумиться у этого мужа? Мы лишили бы его тогда многих и великих [похвал]. Ведь он так обучился благоразумию[27], чтобы первенства [в нем] не уступить легко никому другому. А кому из терпящих с благодушием[28] он уступал? <379> Он никогда не бывал побежден ничем из [случающегося] в жизни, не любил пустой славы, не добивался страстно богатства[29], не взирал с восхищением[30] ни на что иное из таких [вещей][31], но все [это] почитал за ничто.

Справедливость[32] же у этого мужа поистине была такова, что всем известный Минос и Радамант[33] оказываются пустяком в сравнении с ним. Ведь его решениями[34] вообще никогда никто не был как-нибудь опечален, но представившееся ему правильным было как бы божественным постановлением[35]. Поэтому как уступивший, так и выигравший[36] оба уходили, соглашаясь и воздавая почести, так что им не было свойственно договариваться об иных [условиях], – и думаю, это естественно. Ибо он один в совершенстве обладал полнейшим до мелочей знанием законов и в любом деле точно применял их наилучшим образом. А если когда-нибудь и случалось, что эти [люди] погибали[37], он излагал [приговор], пожалуй, точнее[38] всякого Солона и Ликурга. Поэтому-то именно этот [муж] был и мерилом[39] справедливости, – и это истинная награда не столько за слова, сколько за дела.

Также и рассудительности – первой и совершеннейшей из добродетелей[40] – кто обучился так, как он? Ведь он во всех [обстоятельствах] был наилучшим в умозаключении и обнаружении даже еще не возникшего, ничем не отличаясь от Калханта[41], который знал как существующее, так и грядущее прежде его существования. А кто способнее [него мог] узнать и избрать должное, а также зорче предвидеть всякий раз то, что произойдет? Но если в самом деле возможно было всю мудрость с тех пор, как появились люди, – пусть даже незнакомому с его мудростью, вероятно, покажется, что я противоречу говоримому, – так вот, если можно было ее в равной степени постичь и собрать воедино: и все божественное, и все, что относится к людям, и все то из существующего, будущего, прошедшего, что познаётся умом, присоединяется <380> благодаря обучению и появляется путем изобретения (ἐπινοίᾳ), и что связано со словами или деятельностью, – все он познал и обладал собственными суждениями[42] обо всем. А какая мудрость оказалась бы выше этой или же рассудительность во всем совершеннее? О чем бы ни возносить молитву, все это было ему свойственно. Он был благороднее[43] Геракла, превзошел в целомудрии[44] Эака[45] и Беллерофонта[46], был премудрее Нестора[47], а Паламеда[48] и изобретательнее, и мудрее. Здравомыслие[49] он приобрел выше всех, правдивость[50] – больше, чем кто-либо другой, а богопочитание[51] – как никто [иной]. Других он превзошел в иных [добродетелях] и всех – во всем.

Поэтому-то, с одной стороны, возможность обладать кое-чем вот таким – счастье, но нелегкое: ибо оно поистине лучше, чем то, чего можно пожелать. Ведь, с другой стороны, когда этот [муж] как-то так внезапно улетел отсюда, – Геракл, каким скорбящим оказался обладавший, побеждая всякое утешение! Так кто же это, какой тельхин[52] позавидовал нам из-за этого прекрасного [мужа]? Кто более всего повинен в таком убытке[53] и несчастье[54] для [нашего] рода? Беда[55] превыше слова! Несчастье превыше утешения! Однако рассуждать философски и стойко[56] перенести вынужденное испытание следовало бы нам всем, о присутствующие, а особенно придерживающимся высокой мудрости этого мужа, которые ежедневно полагали свое счастье в следовании его словам, зная, что это полезнее [всего] другого, [будучи] людьми любознательными и почитателями[57] природного отличия, благородного образа мыслей, великой мудрости этого <381> мужа. Но несчастье превыше философии! Такая [стойкость] была бы признаком только божественного разума[58] и благородной души того [мужа], который умел бесстрастно испытывать равные по величине страдания, и ничьей другой. А теперь, полагаю, [нам] сострадает даже природа бесчувственных [тварей], охватываемая неким ощущением этой беды и оплакивая общее несчастье людей. О, что за ужас пришлось нам перенести! Какой предмет предлежит для погребальных песен[59], который нам никогда не забыть! Какое зрелище мы переносим, для всех страшное, о, земля и солнце, и разумные мысли! Если бы кто-нибудь увидел [такой] сон, он тотчас же лишился бы ума и непременно счел бы [это] зловещим[60] предзнаменованием. А мы теперь, видя [это] наяву, как сохраним твердость и выдержку? О, какое невероятно печальное событие и испытание, время, ты принесло нам! О, неизлечимая рана! О, невыносимое несчастье!

Впрочем, лично я полагал, что, если бы даже возможно было среди людей явиться бессмертию, никому иному оно не было бы присуще более, чем этому [мужу]. Строгая внимательность его жизни убедила меня в том, что ему ни в коем случае, по причине избрания такого вот образа жизни, не предопределено чем-либо заболеть. А если бы и не так, [я думал, что] все равно он, по крайней мере, превзойдет по долгожительству возможную меру, так что весьма приблизится к жизни Тифона[61] и Арганфония[62] или из наших – Мафусала[63]. Обманувшись таким вот образом, я не думал ни о том, ни о другом[64]. И, таким образом, о смерть, тебя, ужасную, [я считал] свойственной другим и, пожалуй, не страшной. Что же теперь случилось, что ты отняла у нас общее украшение[65] и доставила нам повод для сетований, превзошедший все прежние? [Ты отняла] счастье нашего рода, радость для благоразумных, <382> гордость[66] природы, благое украшение человеческого рода, ум человеческий, высшую мудрость, око этой вселенной[67], божественнейшего и великого учителя.

Да закроются, увы, святилища муз; да погибнет словесность[68]; да умолкнут книги, а лучше сказать – да будут перечеркнуты. Ибо лежит в молчании божественнейший и великий учитель. И после этого мы всё еще будем жить, дышать, видеть солнце, имея его свидетелем такого сиротства! Из-за него[69] мы всем охотно пожертвовали бы и перенесли бы каждый лишение необходимейших членов, лишь бы выкупом одного этого [мужа] для общества доставить бессмертное украшение отечеству, роду, природе. О мое злополучное отечество, несчастное в остальном, будучи лишенным всех благ[70], и только из-за одного этого [мужа] вызывающее у всех зависть и воспеваемое, теперь ты лишилось и этого! Не тяжелее ли и менее всего выносимо [утратить] то, чем мы преимущественно хвалились, будучи людьми и отличаясь разумом?

Кто-то лишился богатства? Однако нажитое[71] ненадежно: ведь оно неустойчиво и зависит от судьбы (τῇ τύχῃ)[72], скорее, [бывает] причиной порочности и одерживает верх над ничтожными людьми, а для имеющих ум оно показалось опасным и требующим мудрости, а если она удалилась от людей, то бесполезно и богатство, и все остальное, подобно тому как бывает с кораблем без кормчего. Другие [лишились] силы? Но, во-первых, если кто-либо действительно пожелает с точностью исследовать [это], ничего великого тут нет. Ведь если мы станем уважать[73] людей за силу, мы незаметно сделаем себя <383> самих гораздо ничтожнее бессловесных [животных], которые по силе намного превосходят людей. Далее, если даже мы, быть может, согласимся с этим[74], подвергнувшись насилию[75], однако кто-нибудь превзойдет, пожалуй, силой или даже богатством одного, но никак не двоих, поскольку он не Геракл; если же [превзойдет] двоих, то, уж конечно, не четверых; а если [одолеет], может быть, и их, то, несомненно, не десятерых или вообще целый город, а то и народ или еще намного более многочисленных [противников]. Зато мудрее можно быть не только кого-то одного, двоих или десятерых, но и города, и народа, и вообще всех на земле. Именно таков и предлежащий ныне перед нами, скорбящими: ведь он один показал дела, лучшие слов, потому что сам прежде исполнил на деле то, что я только изобразил словами. Таким образом, лишившиеся силы не кажутся теряющими что-то великое, поскольку она легче всего похищается даже болезнью, а со старостью ослабляется; мудрость же одна из всех неодолима. Если же нам случается одолевать даже самых храбрых зверей, то мы одолеваем [их] не силой, а, скорее, мудростью. Наконец, иные лишились царства? Но и это не страшно: ведь большинство из них по большей части – [люди] дурные и через благословение обладают подвластными часто себе на погибель, нередко бывают главными виновниками многих ужасных вещей для подданных, а часто, теряя то, что имеют, могут приобрести то, чего у них нет. Слава важна[76], но совершенно непостоянна, и, бывало, слава приходила к тому, кто ею пренебрегает. Красота вожделенна, но совсем недолговечна. И здоровье драгоценно, но неустойчиво. <384>

Поэтому, если все эти [вещи] таковы, но люди тяжело переносят лишение какой-либо из них, что же будет с нами, и что мы претерпим или какое утешение придумаем, потеряв общее украшение, неразграбляемое сокровище, неистощимый источник мудрости, красоту благодеяний[77], обиталище добродетелей, славу [нашего] рода? Где речи и благодеяния, добродетель и мудрость? Исчезает, увы, достойное для людей зрелище[78], увидеть которое все летели, а ныне, напротив, они будут поражены нестерпимостью урона, как если бы случилось некогда взглянуть на мифическую Горгону[79], – я же думаю, что и окаменеют от размеров бедствия, подобно древней Ниобе[80], или даже превратятся в дерево подобно Гелиадам[81], оплакав собственные злодеяния; а если и не так, то, по крайней мере, изменятся, утратив природу птиц[82], и отныне перестанут охотно бывать в Спарте[83]. Мы не претерпели ничего более сносного, чем наказываемые в аду. Мы ничем не отличаемся от потерявших зрение. Ведь, если бы кто удалил солнце из устроенного мироздания, жизнь людей после этого сделалась бы мучительной и тяжелой, преисполненной многого уныния, и каждый счел бы, что ему не стоит и жить, – так вот и ныне нам, лишившимся высокой мудрости этого мужа, пришлось остаться во тьме, невежестве и незнании прекрасного, и будет совершенно бесславным[84] остаток жизни у нас, утративших общее <385> украшение и учителя учителей, чье дело ночью и днем было щедро изливать благодеяния на всех, кроме меня.

Но, о благородный, – ибо я беседую с тобой как с присутствующим, и прости мне дерзость, ведь я отважился на это не по самоуверенности[85], а скорее из отчаяния[86], а также справедливо положившись на твое человеколюбие, поскольку ты имел обыкновение все переносить с величайшим терпением, – в самом деле, невозможно, чтобы ты когда-нибудь явился по отношению к кому бы то ни было суровым из-за чего-либо, кроме как, пожалуй, к некоторым, через ту терпеливость и великодушие, которые ты проявил ко мне, – ведь лично я назвал бы это так. Я всех выставлял, чтобы умолить тебя, и нет никого достойного быть и именоваться человеком, кого бы я пропустил и не использовал бы для этого, чтобы и сам я удостоился насладиться[87] присущей тебе мудростью: ни начальников из знати, ни выдающихся по положению[88], ни кого-либо иного, благодаря кому я думал преуспеть, – и в конечном счете не получил никакой пользы от тех многочисленных и бесконечных просьб. Впрочем, ты всех принимал чрезвычайно благосклонно и никого никогда не прогонял. Из-за этого некоторые, вероятно, были недовольны[89], любя прекрасное и любя меня. Сам же я – ибо пусть будет высказана истина, – скорее, удивлялся твоему терпению и благородству, с которым ты так всем сопротивлялся, чем негодовал на твой отказ. Пусть даже сам ты справедливо безмолвствовал, выставляя в качестве довода[90] только [свою] старость, впрочем, в иных случаях сопротивляясь с огромной силой. Но меня никакое слово или время никогда не убедит, что ты делал это по зависти, – ведь у благого <386> никогда ни к чему не бывает никакой зависти, – но, вероятно, [ты поступал так] из-за старости, а возможно, и по внушению каких-нибудь клеветников. Тем не менее я постоянно мечтал достичь того, на что надеялся, и не потерпеть полную неудачу в своих ожиданиях.

Теперь же всякая надежда окончательно исчезла. И мы, любители словесности, рассеемся до края вселенной: ведь доныне нас удерживало [лишь] упование на тебя. И, вероятно, мы изведаем множество страшных вещей, исполняя предсказания, о которых из-за тебя и сам я часто вспоминал, [думая о том], как бы мне не подвергнуться этому. И многие будут расспрашивать нас о тебе и услышат, увы, ненавистнейшее[91] слово[92]. Но что это и доколе? Поистине нужно было, о благородный, чтобы вознамерившиеся воспеть твою мудрость обладали некоей великой мощью в речах, а приступающим к речам <……>[93] [уподобиться?] Платону и Сократу; однако едва ли кто-нибудь достиг бы такого достоинства; а лучше сказать, никто никогда не сумеет достичь такого положения и даже приблизиться; мы же проявили всего лишь усердие[94].

Однако я, о присутствующие, будучи сильно подавлен несчастьем, счел, что для меня достаточно этой погребальной песни; а о соразмерном утешении позаботятся другие, если это возможно. Ты же, о божественный[95], если действительно кто-то оттуда посещает[96] нас, да не перестанешь и сам приходить и беседовать, а также говорить с нами, являясь в сновидениях, божественнейший и мудрейший из учителей!

 

Примечания

[1] Перевод выполнен по изданию Ш. Александра: Pléthon. Traité de Lois… Р. 375–386. Разделение текста на абзацы сделано мною.

[2] Или: страху, ужасу; изумлению (κατάπληξιν).

[3] τρικυμίᾳ – буквально: «третьего вала»; так называлась у греков самая сильная и опасная волна, аналог нашего девятого вала.

[4] Или: ссора, спор, раздор (ἔριν).

[5] Гомер начинает «Илиаду» с рассказа о ссоре Агамемнона с Ахиллом: оскорбленный Ахилл через свою мать Фетиду просит Зевса отомстить за него, в результате чего ахейцы не могут победить троянцев, а в их противостояние вмешиваются прочие боги, также враждуя между собой относительно исхода войны.

[6] Или: пропадает; уходит; умирает (οἴχεται).

[7] Или: высокочтимое (πολυτίμητον).

[8] Или: украшение; краса (ἄγαλμα). Интересно, что словосочетание «самовидное изваяние природы» (φύσεως αὔτοπτον ἄγαλμα) встречается в одном из Халдейских Оракулов, толкуя который, Плифон пишет, что там имеется в виду природа Бога. См.: Oracles Chaldaïques. Recension de Georges Gémiste Pléthon / Éd. par B. Tambrun-Krasker. Athens: The Academy of Athens; Paris: Vrin; Bruxelles: Ousia, 1995. Р. 3, 15, № κε’.

[9] Или: гордость (φιλοτιμία).

[10] Или: восхваляемого, вызывающего восхищение; вызывающего зависть (ζηλουμένη).

[11] Или: светлое; славное (λαμπρὰ).

[12] Или: благосостояние; счастье; блаженство (εὐδαιμονία).

[13] В прямом смысле слово κορωνίς обозначает орнамент в конце рукописи, обозначающий ее завершение.

[14] Или: судьбу, долю (μοίρας).

[15] τῆς προσηγορίας ἐκείνης – из контекста не вполне ясно, какое наименование имеется в виду, но, поскольку далее идет речь о знании всех вещей на свете, можно предположить, что имеется в виду псевдоним Плифон, который философ взял сам себе: πλήθων означает «полный» чего-либо либо «наполняющий»: в данном контексте Гемист предстает как полный всяческого знания и наполняющий им других.

[16] Очевидно, на земле.

[17] ἀπόῤῥητον… σαφές; последнее слово можно также перевести «ясным, понятным; очевидным». Лексически высказывание не совпадает с Мк. 4:22 и Лк. 8:17, однако смысловая параллель очевидна.

[18] Имеются в виду византийцы и невизантийцы. Интересно отметить, что первые здесь названы эллинами (как и у самого Плифона в речах), а не ромеями/римлянами.

[19] Или: выдающихся, славных (ἐλλογίμων).

[20] Имеется в виду Ферраро-Флорентийский собор.

[21] Или: «сражение, борьба; спор» (ἀγῶνος).

[22] Говоря по-современному, в гуманитарных науках.

[23] Здесь имеются в виду умопостигаемые божественные вещи.

[24] Имеется в виду музыка.

[25] Речь идет о геометрии и математике.

[26] То есть об астрономии.

[27] Дословно: «натренировал (ἐξήσκησεν) благоразумие». Согласно Плифону, благоразумие (σωφροσύνη) является одной из четырех главных частей добродетели.

[28] По Плифону, благодушие (εὐψυχία) является одной из трех составляющих мужества и заключается в достойном поведении при несчастных случаях и бедствиях, ниспосылаемых Божеством.

[29] Или: не восхищался; не завидовал (ἐζήλωσεν).

[30] Или: не отдавал свое внимание, не заботился (ἀπέβλεπεν).

[31] Намек на две составляющие добродетели благоразумия, по Плифону: умеренность в стремлении к славе и щедрость в отношении материальных благ.

[32] δικαιοσύνη – еще одна из четырех основных добродетелей согласно Гемисту.

[33] Легендарные критский законодатель Радамант и царь Кносса Минос славились своей справедливостью. То же сравнение в монодии монаха Григория: Gregorius monachos. Monodia in Gemistum. Р. 395–396 (Григорий. Монодия. С. 79).

[34] Буквально: тем, что представлялось ему правильным/целесообразным (τῶν ἐκείνῳ δοκούντων).

[35] Или: суждением; указом, повелением (ψῆφος).

[36] Имеется в виду – на суде, когда Плифон исполнял свои обязанности судьи.

[37] То есть подвергались смертной казни.

[38] Или: тщательнее (ἀκριβέστερον).

[39] Или: правилом (κανὼν).

[40] Наивысшая добродетель – φρόνησις – является, по Плифону, состоянием души, занятой рассмотрением сущих. Подробнее см.: Сенина Т. «Зритель на празднике»… С. 398, 408–415.

[41] Упомянутый у Гомера в «Илиаде» (I, 69–70) прорицатель в стане ахейцев: «Калхас восстал Фесторид, верховный птицегадатель. | Мудрый, ведал он все, что минуло, что есть и что будет» (пер. Н. И. Гнедича).

[42] Или: мнениями; определениями (λόγους).

[43] По Плифону, добродетель благородства (γενναιότης) проявляется при страданиях, добровольно избираемых ради благой цели.

[44] Или: здравомыслии; скромности (σῶφρον).

[45] Эак – мифический царь Эгины, славившийся справедливостью. Сравнение с ним Плифона встречается и в монодии монаха Григория: Gregorius monachos. Monodia in Gemistum. Р. 395 (Григорий. Монодия. С. 79).

[46] С Беллерофонтом (мифологическим героем, не уступившим домогательству замужней женщины) Плифона за его воздержание сравнивает и монах Григорий: Gregorius monachos. Monodia in Gemistum. Р. 394 (Григорий. Монодия. С. 78).

[47] Нестор – мудрый и справедливый старец, правитель Пилоса, участник Троянской войны.

[48] Паламед – мифологический эвбейский герой, участник Троянской войны. Во время осады Трои он помогал грекам и давал мудрые советы; изобрёл числа. Сравнение Плифона с Паламедом есть и у Григория: Gregorius monachos. Monodia in Gemistum. Р. 391–392, 398 (Григорий. Монодия. С. 76, 81).

[49] Здравомыслие (εὐβουλία), проявляемое в отношении человеческих дел, – одна из составляющих добродетели рассудительности, согласно Плифону.

[50] Или: искренность, прямоту (ἀλήθειαν).

[51] Согласно Плифону, богопочитание (θεοσέβεια) – одна из составляющих добродетели рассудительности, проявляемая в отношении божественного.

[52] Тельхины – первые жители о. Родос, которых считали изобретателями разных ремесел, но также и колдунами, использовавшими магические знания как на пользу, так и во вред людям.

[53] Или: ущербе, вреде, уроне; каре, наказании (ζημίας).

[54] Или: злополучии (κακοδαιμονίας).

[55] Или: несчастье; испытание (πάθος).

[56] Или: благородно (γενναίως).

[57] Или: приверженцы, любители, поклонники (ἐρασταί).

[58] Или: ума; духа; мысли (γνώμης).

[59] Или: плача об умершем; сетований (θρήνων).

[60] Или: злосчастным, роковым (ἀπαίσιον).

[61] Тифон – муж богини Эос, которая испросила для него у Зевса вечную жизнь, но забыла попросить вечную молодость, и он стал бессмертным стариком.

[62] Арганфоний (или Аргантоний) – правитель Тартесса (ок. 600 г. до н.э.), который прожил 120 лет и процарствовал 80 лет.

[63] Мафусал, согласно Библии, прожил 969 лет (Быт. 5, 27) и стал символом долгожительства. «Нашим» он назван здесь как персонаж библейской истории, а не греческой мифологии.

[64] То есть – что Гемист может заболеть или не прожить так же долго, как легендарные долгожители.

[65] Или: красоту; наслаждение, радость (καλὸν).

[66] Или: красу, славу; украшение (ἄγαλμα).

[67] По-видимому, сравнение с Константинополем; см. выше статью.

[68] Или: да исчезнут слова/речи (οἰχέσθων λόγοι).

[69] Сиротства.

[70] Или: всего хорошего; всякого успеха; всякой пользы (πάντων… τῶν χρηστῶν).

[71] Или: имущество, богатство, собственность (κτῆμα).

[72] Имеется в виду судьба как стечение обстоятельств.

[73] Или: почитать; окружать почестями; ценить (τιμήσομεν).

[74] Что сила очень важна.

[75] Или: принуждению (βιασθέντες).

[76] Или: великолепна (σεμνὸν).

[77] Или: милостей (χαρίτων).

[78] Буквально: «заслуживающее внимание зрелище» или «достопримечательная достопримечательность» (τὸ ἀξιοθέατον… θέαμα).

[79] Взгляд Горгоны обращал все живое в камень.

[80] Ниоба за превозношение перед богиней Лето лишилась всех своих детей, убитых Аполлоном и Артемидой, и от горя превратилась в камень.

[81] Гелиады – дочери бога Гелиоса, сестры Фаэтона. Когда Фаэтон, попросив у отца позволения один день править солнечной колесницей, не справился с ней и был сброшен Зевсом в реку Эридан, сестры горько оплакивали его и были превращены в тополя, а их слезы стали янтарем.

[82] Которые «летели увидеть» Плифона, как сказано выше.

[83] Мистра, где жил Плифон, находится рядом со Спартой.

[84] Или: позорным (δυσκλεής).

[85] Или: самонадеянности, самомнению (αὐθαδίᾳ).

[86] Или: уныния (ἀθυμίᾳ).

[87] Или: вкусить (ἀπολαῦσαι).

[88] Или: званию; чести, авторитету (ἀξιώματι).

[89] Или: раздражались, возмущались (ἐδυσχέραινον).

[90] Или: в виде защиты (προβαλλόμενος).

[91] Или: ужаснейшее (ἀπευκταιοτάτην).

[92] То есть слово «смерть».

[93] В тексте лакуна.

[94] Или: рвение; расположение, преданность (προθυμίαν).

[95] Или: боговдохновенный (θεσπέσιε).

[96] Или: приходит; является (ἐπιφοιτᾷ).

 

© Т. А. Сенина, 2024