3,654 просмотров за всё время,  1 просмотров сегодня

 

Как ни потешаются остряки над академической наукой, называя ее удовлетворением любопытства отдельных лиц за счет государства, а все же актуальность проведенных исследований требуется обосновывать – и в автореферате диссертации, и в заявке, подаваемой на грант. Актуальность предполагает реальную значимость исследования для современности, его важность для сегодняшнего дня. Исследователь выбирает проблему, которая остра сегодня. Но иногда он в силу определенных обстоятельств не может открыто сказать об этом. Тогда он «дает понять», что тема актуальна: sapienti sat. Для того, кто понимает, сказано достаточно. И не только в науке. Даже сказка, как известно, ложь, да в ней намек – добрым молодцам урок.

Именно таким достаточно толстым (400 страниц!) намеком на тонкие обстоятельства стала книга Рихарда Поле «Платон как воспитатель. Платоновский ренессанс и антимодернизм в Германии (1890–1933)»[1]. Казалось бы, уже давно удалось убедить весь Запад и значительную часть продвинутого Востока, что всякая борьба идей в мире закончилась тотальной победой англо-саксонского – и примкнувшего к нему – эмпиризма. Повержены и немецкая классическая философия, и диалектический материализм, и весь немецкий иррационализм. В мировом масштабе восторжествовало – или вот-вот восторжествует – открытое общество, предсказанное К. Поппером. Как кто-то выдвинет какую-то теорию, на него сразу же так и зашикают со всех сторон – это, дескать, теория заговора. Весь детерминизм, в сущности, есть теория заговора – тайные пружины причин, которые неочевидны, якобы движут всем за кулисами. А нам нужны факты и только факты, абсолютная прозрачность всего, обеспечиваемая повсеместными камерами наблюдения, съемочными группами, спутниками и беспилотниками. Если знать все факты, их можно, во избежание порочного теоретизирования, просто суммировать, строя при помощи статистики красивые и опять-таки наглядные стенограммы для презентаций. Ни одна такая стенограмма, конечно, ничего не объясняет – объяснение было бы преклонением перед детерминистскими «теориями заговоров». Цифры статистики нужны именно для того, чтобы избегать слов и теорий, которые осудил еще Ф. Бэкон – как Идолы Рыночной Площади и Идолы Театра. Все философские теории – это вымышленные пьесы о мире, которые принимают за реальность. А все философские проблемы – это результат наивного или злонамеренного неверного словоупотребления: так рыночные торговки норовят оболтать вас, чтобы всучить вам свой негодный товар.

Сэр Карл Раймунд Поппер – британский рыцарь непрозрачно-австрийского, кстати, происхождения – обосновал всю нынешнюю либеральную политику и необходимость постоянных реформ, которые должны привести к позитивистской глобализации (впервые идею создания мира как единой фабрики высказали основатели позитивизма Сен-Симон и секретарь его Конт). Если нет теорий и нет слов, которым можно верить вообще, то нет и абстракций. Поэтому совершенно пусты понятия «народ», «национальность», «профессия», «страна». Каждый, кто угодно, может работать, где угодно, и жить, где угодно. Нет, и не может быть никакого патриотизма. Понятия «беженцы» и «гастарбайтеры» – это устаревшие понятия. Откуда они бежали и куда? Ведь никаких стран реально нет. Что такое страна? Это совокупность наблюдаемых фактов. Стоит перевезти человека в Европу, скажем, из Африки – и Европа уже становится комплексом его ощущений. Традиций нет. Религий нет. Все религии и традиции как формы «загрузки» следует отменить, а всех абсолютно свободных людей, которых абсолютно никто ничем не грузит в социальном плане, надо периодически перезагружать в производственном плане, потому что технологии обновляются. Лучше, конечно, перезагружать компьютеры и роботов, потому что люди перезагружаются не до конца и «тормозят», а потому «человеческий фактор» – это с недавних пор слово ругательное. Лучше перейти на цифровую экономику – желательно совсем без людей. Конечно, и гуманизм при таком подходе к делу – это понятие неуместное.

Интернет – это абсолютное воплощение идеала К. Поппера. Стоит только государству выдвинуть какую-нибудь программу, как на нее сразу же набрасывается стая блогеров, пытающихся ее опровергнуть. Это – требование попперовского принципа фальсифицируемости. Теория должна не подтверждаться фактами, а опровергаться ими, если она действительно научна. Модное понятие «клипового мышления», то есть «наброса» фактов- кадров, каждый из которых вызывает отдельную эмоцию, но при этом никак не связан с предыдущим, то есть связан только посредством монтажа, положения в пространстве или времени, но без логики – тоже коренится здесь же. Это же мышление – «пиксельное», то есть существующее только на поверхности видимости, без всякой «метафизической» глубины, без «корней», без «причин». Все богословие – ненаучно, потому что любой факт в мире происходит по воле Бога. И весь марксизм ненаучен, потому что ни одна революция за прошедшие сто лет не осуществлялась тем, кто должен был бы по марксистской науке осуществлять революции – а именно, пролетариатом. Осуществляли революции то какие-то сержанты, то лейтенанты, то неуспевающие студенты, то офисные пролетарии, в общем – кто угодно, кроме рабочего класса. По этой причине, революции последователи К. Поппера даже перестали квалифицировать и классифицировать – сегодня их различают, в основном, по цветам, которые, опять-таки, можно видеть, или по цветам, которые можно понюхать. Или ощутить на ощупь их «бархатность». Сплошь эмпирия, никакой теории. Кстати, именно фанатик К. Поппера – Джордж Сорос – основной спонсор «бархатных и цветных» революций в мире.

Последние марксисты – сами не подозревающие того – полагают, что революцию осуществляет техника, ибо она – нынешний рабочий класс. Пришлось приписать технике разум: не может же быть пролетариата без интеллекта.

По изящной мысли К. Поппера, теория научна, если она опровержима в принципе. Предки его, наверняка, знали загадку из Талмуда: «Способен ли Бог создать такой большой камень, что сам не сможет его поднять?». Если вообразить себе такой факт создания или несоздания камня, то теория всемогущества Бога была бы опровергнута им (вообразимые факты тоже подходят для опровержения теорий). И факт революции, произведенной офисными хомячками, ЛГБТ-сообществом или детьми, которые не получили образования, но руководимы Пол Потом, опровергал бы теорию К. Маркса.

К. Поппер, правда, не предвидел всех последствий введения интернета. Тот поначалу предусматривался для достижения вполне патриотической, потому что оборонной цели – чтобы избежать одномоментного поражения центра управления стратегическим оружием, его решили превратить в распределенную сеть. Однако под влиянием глобалистских идей интернет превратился во всемирную паутину. Объем этой паутины был небеспределен, поэтому пришлось установить лимит объема публикуемых материалов, чтобы в них не было «многабукаф». Это окончательно добило теории, с которыми боролся К. Поппер, а заодно – и все прочие теории. Рискующих публиковать теории в интернете становилось все меньше (в том числе и потому, что им приходилось то и дело откликаться на актуальную информацию в виде наглядных данных о фактах). Однако число критиков, жаждущих фальсификации-опровержения даже этих немногих теорий, только росло: как же, мышление может быть только критическим, если ты кого-то критикуешь, ты круче его! Даже если у тебя есть для их опровержения только порождаемые лишь твоей фантазией факты в «возможных мирах» и компьютерных играх. Мир критиканов, который встречает любую теорию дружным, но немногословным криком, солидаризуясь посредством «лайков», – это, однако, вовсе не то, чего хотел К. Поппер. Он еще читал, а также писал книги. Он жил, следовательно, в мире теорий и сам был теоретиком. Он создал теорию, которая призывала прояснить, при помощи какого факта можно было бы опровергнуть враждебную теорию – например, гегельянство или марксизм.

В результате миллионы пользователей интернета на основе просмотра множества картинок, выдаваемых и принимаемых за изображения фактов, ополчились на теории вообще, отрицая их ценность в принципе – как порочных в корне «теорий заговоров», или «идеологий». Этим они – тотальные эмпирики, отрицающие тоталитаризм – ликвидировали и значимость теории Поппера тоже.

А критический реализм – это, несомненно, теория, противостоящая теориям Гегеля и Маркса, которых К. Поппер считал теоретиками, обосновавшими тоталитаризм. Но в основе всего и всяческого современного тоталитаризма, по мнению К. Поппера, лежала философия Платона. Именно он своим учением о вечном и незыблемом мире «эйдосов», идеалов обосновал невозможность перемен в мире и вред самих попыток произвести такие перемены. Революции пагубны. Реформы пагубны. Изменчива только суета. Возвышенное и достойное уважения – вечно. Мода меняется на рынке, и торговцы следуют моде, ориентируясь на переменчивые вожделения своих клиентов (эти вожделения, по Платону, возникают «у пупка».). Власть, однако, опирается на вечное. Стражи Платона движимы вечными аффектами – страстями, которые живут в сердце на протяжении всей жизни человека, изменяясь лишь по видимости (любовь к родным местам, к родителям, уважение к себе и чувство собственного достоинства существуют у людей благородных и в три года, и в пятнадцать лет, и в сорок, и в шестьдесят, меняясь лишь по форме. Их жизнь, значит, есть следование принципу, а не просто череда сменяющих друг друга фактических «ситуаций», в которых надо «смотреть в оба», следя за собственной выгодой). Стражи Платона – это сегодняшние «силовики». А «философы», которые управляют его идеальным государством, – это, если вдуматься, вовсе не интеллектуалы и даже не представители «прессы», а офицеры запаса, проверенные на устойчивость и преданность. Лет к пятидесяти им уже можно давать первые нехитрые поручения по управлению государством.

В общем, получается, что тоталитарный режим, от которого К. Поппер сбежал из Австрии в самую Новую Зеландию и который не позволял критиковать никаких основ, был интеллектуально заложен Платоном. По каковой причине его следует ликвидировать вместе с прочим рационализмом. В интересах критических интеллектуалов во главе с Поппером. Попперовский критический реализм, расправившись с платонизмом и прочей умственной метафизикой при помощи ризомы интернет-сообщества, казалось бы, окончательно победил в философской идеологической борьбе, причем раз и навсегда. Он уничтожил все идеологии, все эти «теории заговоров», все теории и идеи, так что нечему больше бороться с ним идеологически. И закончился при этом как идеология сам, зарыв свой томагавк в землю.

Никакой теории современная Европа, объединенная в Евросоюз, как казалось еще недавно, теперь не имеет – ни социальной, ни гносеологической. Она даже отучает всех от понятийного мышления, переводя на позитивное – в фактах-картинках и презентациях-диаграммах. Увидел человека своими глазами, прочитал его резюме в интернете – вот и имей с ним дело. Не создавай даже абстракций первого уровня – «мужчина», «женщина», «мусульманин», «христианин», «африканец», «немец». Все это преследуется законом. Все равны и неразличимы перед законом – если это закон позитивного права. И прогресс настолько радикален и быстр, что в него, как в одну и ту же реку, нельзя войти дважды, и никто не успеет назвать входящего по имени – настолько быстро тот меняется сам. Кто сегодня «москвич» или «лондонец»? Тот, кто там живет? Имеет там недвижимость? Дистанционно работает там? Все это – преходяще. Имеет значение только номер счета, паспорта и прочие «бесценные» данные, которые почему-то называются «личными» и зачем-то охраняются законом, хотя ценны только для бюрократа.

И вот в этом беспонятийном мире, уже похоронившем метафизику и отвергнувшем теоретическое, и даже просто понятийное мышление, перейдя к цифровому немышлению в погоне за эффективностью, вдруг выходит толстая книга Рихарда Поле о бесполезном. О Платоне. О ренессансе платонизма в конце XIX – начале XX века в Германии. Сказка – ложь, но в ней – намек… Что может быть полезного в знании о Платоне, который, вроде бы, давно умер – как сказал один из нынешних студентов, о «покойном Платоне»? Какую ценность вообще имеет знание античности? Уж не предполагает ли человек, который говорит о такой ценности, что стремительный прогресс ничего не меняет в принципе, и вечные ценности продолжают существовать? И это в мире, в котором утрачивает ценность даже вчерашняя информация?

Нет, Рихард Поле в своей книге пишет вовсе не о Платоне как воспитателе, как можно было бы подумать, не дочитав названия книги до конца. Полностью же оно звучит так: «Платон как воспитатель. Платоновский ренессанс и антимодернизм в Германии (1890–1933)». И речь в ней идет о том, как государственная воспитательная машина Германской империи использовала Платона и его учение для воспитания подданных Гогенцоллернов в конце позапрошлого века, и как затем Платон трактовался различными культурными и политическими силами вплоть до прихода к власти национал-социалистов.

Интрига книги просто не может не заинтересовать российского читателя. Все началось тогда, когда немцы в лице своих поэтов, которые тоже были больше, чем поэтами, и таких же композиторов попытались создать нацию-государство, чтобы конкурировать с соседями по Европе. В книге «Немцы» американец Гордон Крейг написал в 1982 году:

«…Немцы не похожи ни на кого, кроме немцев, и, принимая во внимание их историю, от них иного и трудно ожидать. Если Англия и Франция были мощными государственными образованиями еще до конца XV столетия, то дипломатия Бисмарка и эффективность прусской армии собрали раздробленные немецкие земли и образовали централизованное государство с единым правительством не ранее, чем в седьмом десятилетии XIX века. На протяжении двух столетий, предшествовавших этому событию, большая часть того, что мы ныне зовем Германией…, была не тронута грандиозным движением европейской истории. Вполне естественно, что у ее населения складывались особенности ума и формировалась жизненная и политическая позиция, подходящие к данной ситуации, и многие характерные черты, считающиеся “типично немецкими”, возникли именно в этот период. Они не исчезли и тогда, когда в 1871 году Германия стала целостным государством… и в свете этого становятся объяснимыми некоторые недоразумения между Германием и Западом»[2].

Германия возникла как держава в результате франко-прусской войны, когда необходимость воевать против Франции заставила несколько немецких государств сплотиться вокруг Пруссии. Но союз этот мог снова развалиться после победы. И тогда немецкие интеллектуалы предложили скрепить его… культурой. Экономика как «скрепа» не подходила: с Британией состязаться здесь было невозможно, так как над ее империей никогда не заходило солнце, так что при сравнении никакой национальной гордости и патриотизма не формировалось. В политике тоже особой «скрепы» найти было нельзя. Здесь ничто не могло конкурировать с Францией. Католицизм давно сплотил ее в централизованную державу, а Наполеон превратил своими победами и завоеваниями эту державу в государство-нацию, способную бороться с Великобританией.

И тогда немцы нашли средство преобразования своей экономической и политической провинции в новый центр мира. Они стали претендовать на то, чтобы стать интеллектуальным и культурным оплотом всего человечества. Именно человечества – и никак не меньше. Статус региональной державы их не устраивал. Друзья по студенчеству Г. В. Ф. Гегель и Ф. Гельдерлин не только посадили (ночью, под покровом тьмы) дерево в честь Великой французской революции. Они – при всех различиях – провели после этого одну и ту же державную великогерманскую идею: Германия должна стать интеллектуальным центром мира. Мировой Разум у Гегеля начинает с тех стадий развития, с которых начали древние греки – а заканчивает там, где политической и духовной свободы должны достичь все – современной Европой. Но вот что примечательно: вырвавшаяся было вперед Франция не смогла надлежащим образом распорядится политической свободой, потому что не подготовила политической революции революцией духовной, перевоспитав и господина, и раба. А в Пруссии крепостное право было отменено сверху, без кровопролития, просвещенным и высокодуховным решением власти. Ф. Гельдерлин, как художник мистического направления, стал доказывать, что Древняя Греция должна возродиться, поскольку ее культура была боговдохновенной. Но возродиться она должна не на территории современной Греции, а в будущей Германии. Мистические указания на это Ф. Гельдерлин находил на географических картах (по направлению течения рек), а также обосновывал в своих литературных произведениях. Он даже сотворил своей фантазией собственный пантеон из античных богов, совмещенных с Христом (тот выступал в его собственной религии одним из трех спасителей, наряду с Гераклом и Дионисом).

Перенесение античных идеалов на современность стало причиной существования таких элитных школ, как Пфорта, где учился юный Ф. Ницше. Это был интернат для подростков и юношей из лучших семей, которые погружались в древние языки под руководством выдающихся преподавателей и ученых, изучавших классическую филологию, – то есть античные языки и существующую на них культуру. За стенами интерната эти достойные юноши из лучших семей готовились, однако, не в ученые – им предстояло стать государственными мужами. Уже после первого года учебы в интернате Пфорта они должны были вести между собой диспут на античных языках об античной же культуре, и при этом ходить на плавание строем, показывая в этом виде спорта, столь знакомом древним грекам, приличные результаты (чтобы поступить в Пфорту, неспортивному Фрицу Ницше пришлось долго тренироваться, чтобы уложиться в минимальный норматив по плаванию). Но – что самое главное – эти юноши должны были стать живыми подобиями античных героев…

Ф. Ницше, обучаясь (вернее, образовываясь) в Пфорте, избрал себе любимым поэтом именно Ф. Гельдерлина. Затем, под влиянием Р. Вагнера, он решил повторить вместе с ним афинский опыт воспитания граждан искусством. Р. Вагнер полагал, что воспитать нового, державного немца должен… музыкальный театр. Ф. Ницше развил эту идею в «Происхождении трагедии из духа музыки». Итог выглядел так. Древние афиняне потому были так сплочены, что у них были трагедии, произошедшие из празднеств, посвященных Дионису. Трагедии представляли собой народные мифы, соединенные с музыкой, танцем, пением, пантомимой, достижениями изобразительных искусств. И вся эта мощь увлекала и вовлекала зрителей. Они чувствовали возвышенную слитность – то чувство нерасчетливого единства, которое чувствуют воины во время парада. Государство создавалось у древних греков не путем общественного договора, то есть не как результат низменной, но выгодной сделки трусов, а как возвышенный эстетический акт. Принадлежность к государству была дорациональной и внерациональной. Не о выгоде должен был думать возвышенный государственный человек. (Именно потому по сей день сохранилось презрение к чиновникам-взяточникам и даже подозрение, питаемое к политикам-бизнесменам).

Р. Вагнер хотел сплотить вновь возникшую единую Германию духовными скрепами по примеру древних греков. Он снова объединил разделившиеся театральные искусства – пение, музыку, пантомиму, изобразительные жанры – в единую «музыкальную драму», по образу и подобию античной трагедии. Порознь они достигли больших исполнительских совершенств, но утратили единство и, соответственно, дар захватывать и увлекать, заставляя зрителей чувствовать себя согражданами. (Как это чувствуют сегодня те, кто созерцает грандиозное синтетическое зрелище военного парада: именно это, а не показ техники, составляет смысл такого спектакля).

Р. Вагнер лелеял возвышенную мечту: построить огромный театр (в Байройте), поставить там с участием грандиозного хора и оркестра цикл своих основанных на древненемецких легендах музыкальных драм «Кольцо нибелунга», после чего партитуры сжечь, а театр разрушить до основания. Событие основания единой общенемецкой культуры должно остаться единственным и единичным.

Ф. Ницше разделял этот замысел и порвал с Р. Вагнером только тогда, когда тот оказался в долгах после этого грандиозного фестиваля и намеревался зарабатывать своим «Парсифалем», созданным в соответствии с пожеланиями публики – увидеть что-то христианское.

Книга Рихарда Поле начинает описывать события в того времени, когда процессы духовной жизни, начатые Гегелем и Гельдерлином, Вагнером и Ницше, уже достигли своего институционального завершения, а судьба уготовала Германии, воспитанной на античности, великие испытания. Мостик от одной эпохи к другой представляет собой самое начало введения. Автор показывает нам того самого Ульриха фон Виламовица-Меллендорфа, который в молодости тоже окончил Пфорту и написал два критических памфлета против «Рождения трагедии» Ф. Ницше, после чего тот лишился студентов. Суть обвинений, которые он выдвинул в своих памфлетах, заключалась в том, что Ф. Ницше занимается модернизацией, то есть использует античность на злобу дня. Античная трагедия толкуется искаженно – так, чтобы она как две капли воды походила на музыкальную драму Р. Вагнера, подкрепляя, тем самым, позиции композитора.

И вот мы видим этого памфлетиста уже в роли старейшины классических филологов Германии. Он – столичная знаменитость, и не только потому, что стал выдающимся ученым, но и потому, что был близок к императорскому двору и выступал в роли апологета кайзеровской политики (должность профессора классической филологии Ульрих фон Виламовиц-Меллендорф занимал с 1897 по 1929 год, то есть пережил на этом посту падение империи).

Р. Поле описывает этого «Нестора среди классических филологов», когда он к рождеству 1917 года закончил свою книгу о Платоне:

«Он уже испытывал некоторый скепсис, думая о том влиянии, какое этот двухтомный труд на 1200 страниц – поистине монументальная биография греческого философа – возымеет на современников. Правда, он попытался, как сам написал в предисловии, сделать свою книгу “не хуже, чем делают те, за рубежом” – и, тем самым, внести свой вклад в эту войну, и все же, имея в виду всеобщие “потрясения, вызванные войной”, он опасался, что там в это время никто “и слышать о Платоне не желает”»[3].

Представим себе, что во время изнурительной войны были все же изысканы средства на редакционную подготовку и издание этого грандиозного двухтомного труда на 1200 страниц – настолько она представлялась важной для военно-патриотического воспитания.

«Не прошло и года, как в ноябре 1918 – когда книга была отдана в печать – кайзеровская империя рухнула, вследствие военного поражения и революции, а вместе с ней, собственно, исчез и тот объект, политическому воспитанию которого Виламовиц хотел служить точно так же, как и науке; тогда и книга, и автор ее казались совершенным анахронизмом. Виламовиц сам писал: “Мне пришлось пережить саморазрушение моего народа, который сам лишил себя мужественности. Среди охлократии, в окружении трусливых или изощренных льстецов, которые есть среди всех сословий, больше нет места для старого человека, который не даст никакому Богу и никакому человеку вырвать из своего сердца прусской чести; ему остается только вымереть”. Однако Виламовиц, пожалуй, не был бы немецким “praeceptor philologiae” (мастером филологии), если бы он не присовокупил к этому выражения гордыни, смешанной со строптивостью: “Но царство вечных форм, которое открыл Платон, нерушимо, и это ему мы и служим нашей наукой: в его чистый эфир не проникают миазмы гниения (…). Под знаком Платона я буду сражаться, пока дышу”»[4].

Ни у автора книги Р. Поле, ни у самого аристократа фон Виламовица нет никаких сомнений, что изучение Платона понималось как «дело прусской чести» и путь к воспитанию «мужественности». Охлократия, то есть власть толпы, захлестнула Германию и привела к «саморазрушению народа». Охлократы вначале выступали в качестве льстецов, то есть подбирались к императору и, льстя ему, внушали свои губительные идеи. Они подкапывались под «царство вечных форм», подрывали вечные ценности. В результате воспитание достойных аристократов духа, которые только и могут быть государственными мужами-правителями Германии, было прекращено. Утрата мужества и аристократизма и дало, в итоге, духовное вырождение властей, гниение всего общества и армии, а затем привело к краху империи.

Произошло это, по мнению Р. Поле, задолго до войны и революции.

«Античность как образец, задающий рамки и нормативы для культуры современности, всерьез была поставлена под сомнение только после 1900 года, в связи с нашумевшей речью Вильгельма II, произнесенной на прусской конференции по проблемам школы в Берлине»[5].

Влияние «охлократов» на императора, о котором говорит фон Виламовиц, ярко проявилось в речи, которую тот произнес лично на совещании по вопросам образования. В 80-е годы XIX века промышленное развитие страны резко ускорилось, возросло благосостояние населения, а вместе с тем – и торговля. В результате античный герой и перестал выступать как образец, на который должна ориентироваться немецкая школа. Таким образцом стал бюргер-менеджер, желавший теперь, чтобы именно с него школа и университет рисовали свою «модель выпускника» и образ идеального человека.

«Под влиянием перехлестывающего через край прогрессистского оптимизма, социальной динамики и изменившихся притязаний общества, развитие которого с 80-х годов XIX века резко ускорилось, не только разработанные в неогуманизме образцы толкования античности, определявшие (само-) образование и культуру, которые до этих пор еще в точности соответствовали этике гражданской деятельности, пришли в противоречие с грубой действительностью “реальной политики”, бурно врывающейся массовой культуры и кризиса гражданской квалификации. Вместе со всем этим пошатнулся также канонизированный образ античности, временами даже выполнявший роль наглядного образца, которому должен был соответствовать идеал образования – и непреходящая идеальность постоянно растущего сословия классических филологов, на протяжении долгого времени имевшего непоколебимый социальный престиж, и нередко даже лично олицетворявших собою этот образец»[6].

Книга Р. Поле написана на основе диссертации. Предложения в ней – длинные, тяжеловесные – бывает, всего по два-три на странице. Но она захватывает. Человек, посвятивший себя образованию в современной России, читает ее с таким же интересом, с каким нынешний школьник смотрит фильм про «звездные войны». Но школьник знает, что пребывает в виртуальных мирах – даже если ему обеспечен полный эффект присутствия. Школьный или университетский преподаватель следит за описываемыми Р. Поле «школьных войнах» все же иначе. Миры, безусловно, иные, но их вполне можно скалькулировать, к чему за последние годы приучили не только завучей, но и каждого учителя. Но самое главное и увлекательное – в том, что немцы всегда вкладывают в свои реформы какой-то смысл и говорят о нем открыто. У них ничего не осуществляется ощупью, методом «тыка». Никто не осуждает теоретизирование, как это делают англо-саксонские эмпирики, поносящие все теории как «теории заговора». Наоборот, сторонники разных концепций предлагают свои «модели выпускника» государству. И конкурируют в борьбе за его внимание открыто – на масштабных конференциях педагогов, которые напоминают съезды. По крайней мере, так было в описываемый период – около 1900 года.

Российский человек привык считать, что сила – в правде. А правда всегда одна. Чему учат в школе, тому и учат. Потому что государству виднее. Первый свод законов на Руси не зря назывался «Русской правдой». Правда – она у государства, и закреплена законом. Равно как и образовательные программы.

Р. Поле показывает, что немцы были далеки от таких наивных представлений – с того момента, как попытались придумать себе новые культурные корни, уходящие в Древнюю Грецию. Программа школы вовсе не представляет собой «самоочевидность». Ее надо придумать с пользой для страны. Надо стране одно – будет одна образовательная программа. Надо другое – будет другая. И разные мыслители прошлого будут толковаться и оцениваться в ней совсем иначе.

Российские педагоги, которых приучили ходить с калькулятором и считать учебные часы (как свои, так и чужие), могут прикинуть себе расклад образовательных звезд в Германии около 1900 года – даже по одной цифре, которую приводит Р. Поле. После прусской реформы учебного плана 1882 года на изучение латыни отводилось сначала девять, а потом восемь часов еженедельно. Особенно много внимания латыни уделялось в старших классах, поскольку каждый выпускник должен был написать на латыни выпускное сочинение. Латынь была абсолютно бесполезна для современной жизни. Даже в университете на ней перестали проводить дебаты: только врачи выписывали свои рецепты, чтобы пациенты и их родня не проникли излишне глубоко во врачебную тайну.

Но любой педагог знает: количество учебной нагрузки определяет количество преподавательских ставок. Германия, взявшая за образец античную Грецию, не могла отказаться в XIX веке от ее демократических традиций. Количество педагогов – это количество голосов на общегимназическом собрании, количество делегатов на съезде и конференции, на которых определяется образовательная политика.

Мощная корпорация преподавателей латыни задавала тон в гимназии – сегодня это трудно представить российскому педагогу, разве что в виде какой-то компьютерной игры про миры Иных. Именно тот, кто преподавал бесполезное, представлял себя самым ценным воспитательным кадром. Никто не будет говорить по-латыни, выйдя за школьные стены. Так что изучение латыни – это нулевая образовательная услуга. Латынь никому не принесет ни пользы, ни счастья. Тем она им ценна. Она учит самопожертвованию и дисциплине. Каждый будущий государственный муж и каждый настоящий прусский офицер должен потому изучать латынь прилежно – она учит порядку и ум в порядок приводит.

Педант, аскет, бессребреник – таков был идеальный гимназический педагог, положивший всю свою жизнь на алтарь образования. Естественно, что списывался его образ с преподавателя античных языков. Он был умом, честью и совестью гимназии.

Была, правда, в таком применении античности для обуздания молодежи и приучения ее к дисциплине, к служению государству, одна загвоздка. Вернее, даже несколько. Греки были ярыми патриотами, но – патриотами своего полиса. Он только назывался город-государство. По нынешним демографическим понятиям и даже по понятиям начала XX века – это деревня-государство, село-государство, местечко-государство. Платон считал, что в его идеальном государстве должно проживать 5040 граждан. В самых маленьких полисах жило всего несколько десятков человек.

Такие понятия о государстве Германии, которая только что – всего лишь в 1871 году – стала единой страной, объединившись вокруг королевства Пруссия, были не нужны. Мелковаты масштабы. Снова можно было скатиться к феодальному мелкодержавию. Равняться на Римскую империю, изучая ее латынь, было бы заманчиво – если бы не известный всем детям в школе ее крах и распад. Распавшиеся империи в качестве образцов для собственного будущего не изучают.

Потому и было придумано понятие «классический». Латынь мы будем учить как основу всей культуры – как универсальный язык всей культуры и основу всех главных европейских языков. И тогда у нас будет проникнутость духом образования вообще. Классика – это то, что бессмертно. И Германия как будущий центр образованного мира в глобальном масштабе – идеального государства, но уже в виде всемирной империи, – должна стать местом наибольшего распространения латыни. А лучше всего для подражания использовать идеальное государство Платона с его распределением ролей.

Ниже всего в этом государстве стоят рабы – ученик Платона Аристотель назвал их «говорящими орудиями». На российских предприятиях про такие «говорящие орудия» рассказывают анекдот. Пришел в отдел кадров человек – на работу устраиваться.

– Что можете?
– Могу копать.
– А еще что можете?
– Могу не копать.
– А лестницу сделать можете?
– Могу. Но копать надо будет долго.

Эти «говорящие орудия» только и должны работать. Свободный человек должен защищать полис и управлять им. Однако есть свободные люди, которые не ведают покоя, потому что испытывают все новые и новые потребности. Они – в погоне за наслаждениями – по нескольку часов работают вместе с рабами, позоря себя таким образом.

Истинно свободны, по мнению Платона, «стражи» – то есть, в соответствии с современным сленгом, «силовики». Они воюют с врагом, поддерживают внутренний порядок в полисе. Самые ответственные и умные из них после соответствующих испытаний в зрелости становятся правителями-мудрецами. Так что «философы», которые правят идеальным государством, – это, на самом деле, продвинутые офицеры запаса. В сердцах у них живет патриотизм – любовь к родине и родителям. И всякий может посетить их кладовые, чтобы убедиться, что запасов там запасено ровно на год: никакой роскоши. (Сегодня это называется требованием прозрачности и делается с помощью дрона с камерой, облетающего владения, – с последующей выкладкой в интернет).

Педанты, конечно, обвинят нас в модернизации светлого образа Платона и искажении исторической истины. Мы же – вместе с Р. Поле – поставим противоположный вопрос. Как он утверждает, на рубеже XIX и XX века в Германии возник настоящий неоплатонизм, который существовал вплоть до полного торжества нацистской идеологии, и этот неоплатонизм был представлен множеством школ – от неокантианцев вплоть до кружка Стефана Георге, не говоря уже о представителях гимназической и университетской классической филологии. И все эти школы имели свой образ Платона. А кружки гимназистов – различной степени тайности – подражали Платону, представляя его по-разному. Так возможно ли сегодня восстановить аутентичный образ Платона? И нужно ли это кому-нибудь? Или каждый властитель придумает своего Платона как светского святого в качестве символа образования для всего мира? Для Европейского Союза, для начала?[7]

Если звезды зажигают, значит, это кому-то нужно. Если в Германии, провозглашающей демократические ценности, кто-то пишет диссертацию о германском неоплатонизме рубежа XIX – XX веков, значит, демократия без берегов и границ испытывает кризис. Завезя миллион мигрантов, которые должны стать полноценными гражданами, хотя очень удобны в роли дешевых «говорящих орудий», немецкие власти должны их учить. Чему? Математике? Латыни? Естественным наукам?

Совсем недавно, в 2018 году, на киноэкраны вышел фильм «Миссис Хайд» Сержа Бозона – французский, правда, не немецкий, но про аналогичные образовательные проблемы: героиня его, учительница физики, преподает эту науку мигрантам, а они ее перебивают и не слушают, а по ночам читают рэп о своей ненависти к школе. В учительницу ударяет молния – и она обретает способность испепелять мигрантскую молодежь, не желающую учиться. Их обугленные скелеты находят на школьном дворе. Жанр фильма определяется как комедия.

Превращение учительницы из доктора Джекил в миссис Хайд – это расписка в крахе образования. Точно так же можно толковать и превращение слов «человеческий фактор» в ругательное понятия, и мечты о тотальной цифровой экономике. Машина подчиняется, в отличие от «человеческого фактора», а тем более – от «говорящих орудий», которые воспринимают демократию как вседозволенность. Платон призван звать современную молодежь к высокому, а, значит, выстраивать иерархии и создавать авторитеты. Не будешь учить Платона – будешь испепелен. Не только учительница физики, но и преподаватели гуманитарных дисциплин в фильме оказывают «образовательные услуги» – заинтересовывают неподдающуюся молодежь выбранными вместе с нею проектами с картинками. В советское время это называлось – «Отвлекать от пагубного влияния улицы».

Параллельно в интернете муссируется другая тема. Учительница истории Виктория из Омска по вечерам снималась в купальнике, отдыхая на досуге в качестве модели, а утром работала в престижной гимназии. Когда она снялась для рекламы магазина в качестве модели plus size, родители гимназии потребовали изгнать ее с работы за то, что она уронила честь образовательного учреждения. Министерство образования Омской области восстановило ее на прежнее место, как сообщил агентству «РИА Новости» пресс-секретарь Министерства Илья Крылич. Тем не менее, массы учительниц, отстаивая свое право на счастье и отдых, выложили свои фото в купальниках в интернет: «Учитель – тоже человек».

Услуги – включая образовательные – в купальниках оказываться могут, если будет доволен клиент. Так говорит Гражданский кодекс РФ: качество услуг оценивается именно клиентом. Заказчиком образования выступают родители. Если они купальником не довольны, услуга оказана ненадлежащим образом. Значит, Министерство живет не по законам рынка. Если же образование – не услуга, а некоторое служение, то оно не может совмещаться со всякого рода непотребными одеяниями. Даже если ты используешь себя в качестве наглядного пособия в закрытом купальнике по анатомии человека. А уж преподавание истории – это скрепа, формирующая сознание причастности к государству.

Сможет ли кто-то преподать Платона так, что это перешибет влияние Дома-2? И как должен будет выглядеть для этого образ Платона? Человеку хочется иметь в своей жизни что-то высокое. Особенно если он перед этим вывалялся в грязи. Если это не будет Платон (или философия в целом), это будет экстремистский фундаментализм из подворотни – в брошюрках.

Р. Поле намекает на то, что именно выступление молодого кайзера Вильгельма II на Прусском собрании учителей подорвало влияние античности и классики вообще в воспитании молодых немцев, и привело «в 1901 году к прекращению фактической монополии на образование, которая принадлежала гуманистической гимназии»[8]. Кайзер потребовал от школы быть ближе к жизни, к естественным наукам, а еще – национального базиса: «Мы должны взять за основу для гимназии немецкое; мы должны воспитывать национальных молодых немцев, а не молодых греков и римлян»[9].

В результате произошло то, что австриец К. Краус назвал «победой информации над культурой». Культура, правда, не сдалась без боя. О том, как именно это происходило, как сопротивлялась классическая гимназия с ее гуманистической педагогикой бездуховному и непатриотичному политехнизму, мы расскажем в следующей статье.

 

Примечания

 

[1] Pohle R. Platon als Erzieher. Platonrenessance und Antimodernismus in Deutschland (1890–1933). Göttingen, Wandenhoeck & Ruprecht, 2017.

[2] Крейг Г. Немцы. М.: Научно-издательский центр «Ладомир», 1999. С. 11–12.

[3] Pohle R. Platon als Erzieher… S. 7.

[4] Ibid.

[5] Ibid. S. 27.

[6] Ibid. S. 28.

[7] Об интересе к возрождению платонизма в сегодняшние дни говорит исследование: Глухов А. А. Перехлест волны. Политическая логика Платона и постницшеанское преодоление платонизма [Текст] / А. А. Глухов; Нац. исслед. ун-т «Высшая школа экономики». М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2014. 584 с. (Политическая теория).

[8] Ibid. S. 28.

[9] Ibid.

 

© О. А. Матвейчев, 2018